Литература | Александр Мартыненко | Ягоды репейника | Феномен интеллектуальной евразийской культуры | 11.09.2009

При почти абсолютном господстве в "интеллектуальной" прозе дня сегодняшнего постмодернистских тенденций и ориентиров, сводящихся, по сути, к холодной и ироничной игре различными культурными кодами, обращение к метафизическим вопросам стало "как бы" немодным и невостребованным. От массового читателя отторгается пласт вдумчивой художественной литературы. Следовательно, в культурном пространстве создается информационный дисбаланс. Потенциальные читатели оказываются не знакомыми с серьезной информацией из области интеллектуальной культуры.

Отрадное исключение представляет творчество поэта и эссеиста Камиля Абидулловича Тангалычева и, в частности, его книга "Ягода репейника", вышедшая в городе Саранске.

Как и предыдущая работа писателя, книга "Стихия", "Ягода репейника" представляет собой текст, с первых страниц обращающий читателя к вечным вопросам – о сути и смысле бытия, о соотношении Бога, вселенной и человека.

Философская проза Камиля Тангалычева пронизана пантеистической идеей нераздельного единства божественного и земного:
"Но у тебя нет иной плоти, кроме той, из чего сотворен белый свет".

Представления о том, что мир создан из Творца и Творец – есть мир, мы можем встретить в учениях самых разных эпох и культур – от всего многообразия языческих мифологий до суровой отрешенности мыслителя Индии XII века Рамануджи, от эзотерического (тайного) мистицизма суфиев до вселенских моделей титанов Возрождения. Но в книге, о которой идет речь, звучит и другой, казалось бы, прямо противоположный мотив: Бог покинул мир.

"Ведь когда ты покинул мир, и мир покинул тебя. И выживал без тебя".

Ощущение "оставленности" мира Богом становится здесь своеобразным рефреном:
"Ты никогда и не приходил в наш мир; ты прошел мимо него, как прошел мимо деревни, которой лишь однажды указал место – где ей быть возведенной".
"Весь наш мир – как угасающая деревня в глуши; в таком мире я сегодня и живу; только здесь я могу узнать о тебе, что ты – бесконечно уходящий из мира".

При внешней парадоксальности, между этими двумя линиями книги (позволим себе обозначить их как "пантеистическую" и "трансцендентную") нет противоречия, поскольку это – разные уровни познания Бога, разные аспекты видения божественного. Ведь неслучайно в недрах той же суфийской традиции, проповедовавшей восторженное слияние души мистика с Всевышним, родились грустные хайямовские строки:

Добро и зло враждуют, мир в огне…
А что же небо? Небо в стороне.
Проклятия и радостные гимны
Не долетают к синей вышине.

Лирический герой книги – Поэт – обостренно воспринимает растущую отдаленность мира от Бога:
"Но я был – взбунтовавшаяся песчинка, которая летела творцу в глаза".
"Взбунтовавшаяся песчинка летела творцу в спящие глаза, давно не смотрящие на этот мир…"

На наш взгляд, эти строки созвучны философской поэзии Мухаммада Икбала Лахори, крупнейшего мусульманского мыслителя ХХ века, в которой зачастую под внешне "богоборческими" мотивами и образами просматривается пронзительная любовь человеческой души к Всевышнему и Всевышнего – к человеку. Таков и Бог в "Ягоде репейника" – Бог ушедший, покинувший людей, но не перестающий любить их:
"За тысячи лет ты никогда не вмешивался в жизнь людей – как царь, как властелин. Всю власть ты отдал нам. Если ты где-то и был, то лишь в молитвах умирающих старух".
"Ты оставил людей творящими".

Книге "Ягода репейника", как и всей прозе Камиля Тангалычева, свойственна особая «нравственная заостренность», неразрывная связь онтологических вопросов с этикой:
"Почему в нашем мире зло часто подавляет добро? Потому что злу безразлично твое (Бога – А.М.) существование; а добро находится в неведении о том, что ты – ушедший".

При этом мировоззрение Поэта не укладывается в рамки тех или иных конфессиональных ценностей. Более того, Поэт допускает преходящий характер религий, господствующих над умами на протяжении веков:
"Когда-нибудь, как эта деревня, старуха, лопух и бабочка, исчезнут и наши религии. И они – уходящие, и их однажды не будет, как однажды не будет наших близких людей".

Духовный мир Поэта – вселенная, и потому мировосприятие Поэта неизбежно вступает в конфликт с устоявшейся традицией, даже на уровне символа:
"Отныне центр мира – не Иерусалим и не Мекка, а сердце поэта, которое – его родина".
"Я мог бы и не знать Иеговы, Саваофа, Христа, Моисея, Мухаммеда. Я знаю о тебе то, что ты сказал мне о себе на моем языке и на моей родине".

Образ Поэта занимает едва ли не главное место в текстовом потоке «Ягоды репейника»; ведь, по сути, весь этот текст – обращение Поэта к Богу.

Поэт всегда одинок. В своем одиночестве и самоотстраненности он подобен странствующему самураю средневековой Японии, о котором в трактате XVII века "Хагакурэ" (Сокрытые в траве) сказано: "Нет существа более одинокого. Он как тигр, что бредет по лесу". Это очень древний образ: среднеазиатский завоеватель Бабур-шах посвятил своему другу и соратнику, великому поэту Алиширу Навои, слова: "Прекрасно он прошел свой жизненный путь – одиноко и налегке". Таков и лирический герой "Ягоды репейника" – это поэт-сирота, "человек с тонкой кожей". Путь Поэта бесконечно далек от исхоженных обывательских троп:
"А уход в ночь – это мое дело. Я люблю уходить в кромешную темноту".
"Я живу среди безлюдья. Чтобы не потеряться в мире, не пропасть, скрыться – и видеть только себя; чтобы себе быть и народом, и человеком. Так и поэт сам себе народ в исчезающем мире…"
"Хорошо ли жить в безвестности? Никто не знает, где могила Чингисхана. Пыль летит…"
"Пустой деревенский дом – как моя тоскующая душа, продуваемая временем".
"Кто я сегодня на свете – не кочевник ли? Среди безлюдья, в лесной глуши, я будто бы кочую во вселенной…"

Отсюда – и образ, вынесенный в заглавие книги:
"Я хочу стать репейником, чтобы меня обходили все, но – репейником, знающим, что есть луна, солнце, вода. Я готов быть безобразным, но – чтобы быть всегда".

Своеобразие "Ягоды репейника" заключается в самом тексте книги. С одной стороны, он носит вневременной характер: ведь мысли и ощущения лирического героя могли возникнуть в любую эпоху, в любой культуре и на любом языке. Но здесь же мы видим неразрывную связь с эпохой, с нашими совсем недавними (что такое для истории 20, 30, 50 лет?) реалиями. Ушедшее советское время напоминает о себе на протяжении всей книги, принимая образы то сирот войны, то "красной эпохи с палачами", то пионерского галстука, причудливо трансформирующегося в сознании Поэта в некий метафизический символ. И здесь же органично проявляется приверженность Поэта (этого вселенского одиночки!) к корням:
"И сегодня помню страх – уйти в ночь без молитвы".

И его же приверженность предкам: прошлое Поэта, прежде всего – это "время отца".

К слову, нынешнее время России почти полностью выпадает из контекста размышлений книги. Едва ли не единственным упоминанием о связи Поэта с днем сегодняшним стали слова:
"Миру предстояло измениться, сокрушение старых основ было предначертано".

Главное содержание пути Поэта – конечно, творчество. Но "радость от сотворенного длится недолго". В центре творчества Поэта – слово. Но "поэт – каторжник возле слова".
"Слово тревожило землю, отягощая ее сочиненной истиной…"
"И все равно бытие протестовало против слова – своей немотой, глухотой и слепотой. Сахара не откликалась на свое название; небо не откликалось; и океан бурлил не от слова человеческого".

За трагическим мироощущением Поэта, однако, скрывается и жизнеутверждающая мысль:
"У всех миров тропа одна – в бессмертное будущее".

Философская проза "Ягоды репейника" во многом отражает уникальность нашей культуры – культуры многопластовой и многоаспектной, культуры евразийской, где славянские и тюркские, православные и исламские традиции не сосуществуют обособленно, а образуют общее культурное пространство, порождающее столь своеобразные произведения.

Текст "Ягоды репейника" многими нитями связан с философским наследием прошлого. Это и свойственная книге афористичная подача материала – та самая манера философствования, которую мы можем проследить от Будды и Конфуция до Ницше и Розанова. Это и принципиальное отсутствие четкого структурирования текста на главы и разделы: подобно книгам французского философа-традиционалиста XX века Рене Генона, "Ягоду репейника" можно читать с любого места и, если угодно, даже в обратном порядке – каждый отрывок этого метафизического потока сознания остается автономным и самоценным при несомненном и органичном единстве всего текста.

"Ягода репейника" Камиля Тангалычева, как и все его художественное творчество, – новое и, безусловно, очень интересное явление в интеллектуальной культуре России начала XXI столетия.