Платонизм и христианство

Взаимосвязь платонизма и христианства на самом деле глубоко антиномична. С одной стороны, христианство – причем именно восточное христианство, православие, почти целиком построено (по крайней мере, в богословии) на аппарате философии Платона. Практически весь аппарат восточно-хриcтианского, православного богословия основан на платонизме: начиная от терминологии – «сущность», «Ουσία», «божественные энергии», «ипостась» и т.д. Все это непосредственно взято из Платона и неоплатоников. Более того, существует очень древнее предание о том, что кости Платона были крещены – что, вообще говоря, противоречит догматам, поскольку крестить можно только живого человека, - но здесь было сделано некое исключение, имеющее в каком-то смысле апокрифический характер.

Что остается в христианстве без платонизма? Если мы проделаем такой мысленный эксперимент1, останется некий костяк – собственно говоря, священная история Ветхого и Нового заветов исключительно в ее керигматическом аспекте. Если мы обратимся к структуралистской дроби керигма/структура (которая уже стала частью нашего мыслительного аппарата), то получается, что возможны два варианта.

Либо, условно говоря, библеизм, библейская традиция, исключительно есть керигма, и тогда платонизм – структура. Либо керигма уже сама по себе двоится, и внутри керигмы самой по себе есть некое разделение на библейскую и платоническую составляющие. Как правильно? Я в данном случае не готов ответить на этот вопрос, но только лишь его поставлю.

Вспомним выражение, которое употребил Ницше, а вслед за ним Хайдеггер, - о христианстве как «платонизме для народа». Что в данном случае имеется в виду?

Хайдеггер, который не был христианином, а тем более православным, имеет в виду «забвение Бытия», отождествление Сущего и Сверхсущего, отождествление Сущего и Бытия – об этом в книгах А.Г. Дугина о Хайдеггере очень хорошо сказано, повторять я это не буду.

Здесь надо иметь в виду одну очень важную вещь. Собственно говоря, не с Платона начинается “забвение Бытия». Платон – ученик Сократа. Сократ впервые дает нам образ некоего либерального поведения; собственно, это предотеча модерна в премодерне. Сократ выделяет индивидуальность, по сути он является основоположником персонализма. Но при этом Сократ не создал ни персоналистической системы, ни какой иной. Платон, в отличие от Сократа, – принципиальный антиперсоналист. Но появиться он мог только после Сократа. Более того, философия Платона в известном смысле есть ответ на феномен Сократа, притом, что Платон постоянно выдает себя за ученика Сократа. Очень важна травма, которую Платон получил в самом начале своего пути. Известно, что Платон начинал как поэт, но под влиянием Сократа он сжег свои стихи и драмы. С тех пор Платон искренне, от всей души ненавидит поэзию – это, в известном смысле, экзистенциальная ненависть: поэты должны быть изгнаны из пределов описываемого им государства. Еще точно так же Платон ненавидит только монархию. Цари тоже должны быть изгнаны. Но Платон и не демократ.

Все это – предисловие. Теперь – о христианском платонизме. Как я уже сказал, с одной стороны, весь аппарат богословия построен на аппарате философии Платона. С платонизмом связана и мистическая линия в православии, начиная от Дионисия Ареопагита, через Оригена2 , и каппадокийцев – собственно, каппадокийцы вводят Платона в христианство.

С другой стороны, на V Вселенском соборе 553 г. происходит осуждение Оригена. Причем, Ориген непосредственно отождествляется с Платоном. Известно, что осуждение Оригена происходит по инициативе св. Императора Юстиниана. В своих комментариях Юстиниан прямо говорит о Платоне как о предотече Оригена, которого Юстиниан полагает еретиком. В XI в. происходит анафематствование Иоанна Итала – фактически это второе осуждение Платона. В чине анафематствования прямо говорится: «Учащим о безначальной материи и идеях, или о бытии, собезначальном Создателю всех и Богу – анафема. Принимающим платонические идеи как истинные, и говорящие, что самосущная материя оформляется от идей – анафема». Итак, с одной стороны, христианское богословие – это платонизм, а с другой стороны – «анафема».

Вселенские соборы осуждают платонизм с позиций строгого креационизма. Причем, что конкретно анафематствуется: учение об идеях, творение из предвечной материи и идея предсуществования и переселения душ – собственно говоря, весь платонизм как таковой, который одновременно используется как аппарат православного учения. Это глубочайшая антиномия.

В то же время, мы должны иметь в виду, что христианский аскетизм, собственно говоря, иноческий аскетизм целиком и полностью построен на платоновской методологии. Мы не найдем ветхозаветных источников иноческого аскетизма. «Царство идей» действительно предполагает аскетизм, дисциплину, жесткий диурнический тренинг, если говорить в терминах структурной социологии - дисциплину сугубо маскулиноидную. Мы встретим у Платона совершенно осознанное женоненавистничество, причем это женоненавистничество носит сугубо онтологический характер. Эта линия, со всеми ее гранями, переходит и в христианство. Но православная аскетика устанавливает здесь тонкую грань. Знаменитое 9-е правило Гангрского собора по поводу брака - если кто осуждает физическую сторону брака, так же как и употребление вина «не ради воздержания, а ради гнушения» - да будет анафема. Опять-таки получается, что в известном смысле это анафема платонической «идее», постольку поскольку гнушение есть идея, в то время как воздержание, пусть святости – не «идея», а, напротив, открытость Богу, или, в философской терминологии, открытость бытию. Воздерживающийся также и претерпевает падения – это очень сложная диалектика иноческой жизни. «Гнушающийся» как бы «безгрешен». Но грань воздержания и гнушения, не-платонизма и платонизма в данном случае очень тонкая, ее почти нет. Если мы на эту тему начинаем говорить с опытными духовниками, с серьезными иноками, то увидим, что этой грани почти нет.

Интересно, что в христианской аскетике мы встретим точно такое же неприятие поэзии, какое мы встречаем у Платона. Поэзия трактуется в христианской аскетике, строго говоря, как область воображения, «демиургизм».

Мы говорили уже о том, что платонизм ненавидит женское начало. Здесь аскетическая, монашеская, иноческая сторона платонизма. С другой стороны, обратная сторона платонизма, которая часто встречается в иноческой духовнической практике. Очень распространены духовнические предписания, кому на ком жениться, в современном православии весьма распространены предписания молодым супругам «жить как брату и сестре». Это чистый платонизм со всеми его положительными и отрицательными моментами. Обратной стороной являются те вещи, о которых, в частности говорит В.В. Розанов в своих знаменитых книгах – «Темный лик» и особенно «Люди лунного света». Иными словами, это обратная сторона аскетизма.

В этом смысле критикой платонизма очень серьезно занимался А.Ф. Лосев в своей книге «Очерки античного символизма и мифологии». В последней главе «Очерков» Лосев концентрирует внимание на этих чертах платонизма: с его точки зрения, платонизм есть абсолютный монизм чувственного и сверхчувственного. По сути, он говорит то же самое, что и Хайдеггер, но другими словами. В этом плане очень интересное явление представляет собой русская софиология. Мы сейчас не говорим о том, что такое София у гностиков, у Иринея Лионского и т.д. – речь идет о русской софиологии. Русские софиологи делают то, в чем упрекают платонизм: они ставят промежуточное звено между трансцендентным Богом и миром. В этом смысле русская софиология очевидно подпадает под анафему Иоанну Италу, но, с другой стороны, она абсолютно противоположна платонизму, постольку поскольку ставит в средоточие не мужское, а женское начало.

Действительно, это некий русский «третий путь», но насколько он совпадает с Православием – большой вопрос. Опять-таки, в данном случае, я отвечать на него не готов.

И еще одно. При всех антиномиях платонизма в его отношениях с христианством, чем более мы умаляем платонизм в христианстве, тем более мы движемся к такому явлению как иудеохристианство, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Включая и политические последствия, в том числе весьма распространенные сегодня идеи так называемого «христианского сионизма», официальной идеологии американских неоконов. У нас наиболее ярким представителем этой идеологии был Александр Мень. В частности, сюда можно отнести идею переноса Ветхого завета на социальные и политические плоскости, и в том числе идею двойной избранности, о которой как раз много говорил Мень. Чем меньше «эллинства», тем больше «июдейства». Иными словами, чем больше мы уходим от платонизма в христианстве, тем больше мы приходим к иудеохристианству.

Таким образом, усиление платонизма ведет нас ко все большему и большему аскетизму, умаление платонизма ведет к иудеохристианству. Платонизм анафематствован, но христианство без платонизма есть иудеохристианство. Это антиноя, которую пока только предполагается разрешить. Пока что может быть дан лишь приблизительный ответ, но возможно, этот приблизительный ответ откроет нам и некую всевозможность бытия. И тогда мы обратимся уже не к Платону, а к Сократу. Очень часто приходится встречать уподобление Сократа Христу – в частности, судьбы Сократа земной жизни Христа. На этом, в частности, строится и антихристианство Ницше. И, с другой стороны, апологетика персонализма. Собственно говоря, ответом на это является следующее: Сократ покончил с собой, а Христос воскрес. Воскресение Христово, Пасха Красная – единственное, что можно сказать внутри этих антиномий именно в пользу христианства. Но это единственное на самом деле и есть всё. Если Христос не воскрес, наша вера тщетна.